Случайный человек

 Так может не стоит эта сознательность того? Сами приколачиваем себя в углы гвоздями тягучих рассуждений, а могли бы мы едино беситься в бесстыжей бессознательности, не зная в этом чувства вины. И это вовсе не вопрос ухода от ответственности, а вопрос: не обманываю ли я себя?

 В желании познать смерть самое главное не забываться, потому что нельзя проникнуть в смерть сознательно, чтобы попытаться понять её, изучить и затем вернуться обратно к жизни — этот путь только в один конец. А жадное желание всё-таки усердствовать в этом может привести разве что к гипнофобии.

 Как можно наказать невежду за то, что ему неведомо? Ведь не поймёт он, за что его наказывают, и недоразумение это будет вполне искренним относительно его существа; а наказание и так его уже нашло, потому что не ведает он, и оттого тычется, как слепой котёнок, из угла в угол, мучаясь и страдая тем самым, что уже должно быть ему простительно. Те же, кто видит сперва желание проучить и наказать невежду, чем пожалеть, попытаться полюбить и принять, тот также уже обречён и также находится в неведении, вне Бога.

 Человек, человек да человек. Столько разговоров об этом существе. Так часто произносится это слово из наших уст — не обойти стороной самих себя никак. А между тем, если бы меня спросили, то я бы человека в последнюю очередь упомянул, где ему и место. Так что же это такое? — Дитя Вселенной, паразит на теле Земли, человек.

 Сегодняшний мир людей — это такой мир, где каждый жадно потребляет блага и довольствуется огромным разнообразием и доступностью, а привыкнув ко всему этому окружающему его обилию, высоко задирает нос, ведь это весь мир служит ему, а не он миру. Да, они имеют деньги и могут если не всё, то многое себе позволить — удовлетворить не только свои нужды, но и развлечь себя, погрузить себя в мягкотелость и разврат, заполняя себя тем, что на самом деле не может заполнить человека по-настоящему, ведь это всё выветривается, словно духи. В итоге получается, что ходит пугало в дорогих одеждах, но всё также лишь набитое соломой.

 Мы даже в одном народе не можем жить мирно и дружно, как же мы хотим жить дружно и мирно со всем миром во всём мире? Как же придёт мир и спокойствие на землю, если два человека, говорящих на одном языке, понять друг друга не могут, злобятся и даже убивают друг друга?

 Не будь нашего народа, не было бы и нас самих. Отречёшься от своего народа — станешь никем.

 Русские — это нация жертвы, ведь сперва всегда проливается кровь русского, а затем, в ответ, начинает проливаться кровь врага до полного её иссыхания. С каждой новой жертвой, с каждой новой потерей русский народ становится только сильнее. Впрочем, всякое национальное самосознание схоже в своих проявлениях, однако для русского жажда справедливости является фундаментальной основой, и в этом заключается самоотверженность русских людей, добывающих себе эту справедливость. За всяким желанием добиться правды стоит естественное стремление отомстить за униженную гордыню, и национальному самосознанию это также присуще, ведь оно порождено по образу человеческому.

 Всё то, что уже в прошлом и лежит на полках истории, может быть искажено и подано нам как угодно, так же как и не запечатлеть сегодняшнюю реальность, не законсервировать её и не передать в том же виде, во всех её тонкостях и деталях последующим поколениям. Поэтому история — это зачастую субъективное мнение конкретного её наблюдателя или группы исследователей и прочих лиц, связанных с историей по различным соображениям, на сложившиеся обстоятельства, хоть даже и имеющих под собой какие-то фактические основания. В разные моменты времени что-то может умалчиваться, а что-то, наоборот, “раздуваться” или вовсе подменяться. Что-то, конечно, может казаться нам лестным и благородным в той или иной части истории, но, увы, принимать как факт это “что-то” порой неуместно, потому как это уже вне нашей досягаемости, чтобы наверняка сказать: “Да, было именно так”. Всегда известна лишь часть, и чаще всего это лишь малая часть. К истории всегда нужно относится всё же с некой долей скептицизма, как, в

 Мы часто находим силы на то, что важно для нас, ведь без этого мы не могли бы любить и жить.

 Ну как же человеку не судить по себе? Ведь у него есть только он сам. Его ум — это единственная мера вещей, которой он постигает мир, и, естественно, он будет отталкиваться именно от него — от себя как перцепции вообще, — то есть как наиболее очевидного, реального, фактического для него наличия и самоощущения в своём опыте взаимодействия с миром, обнаружении себя в нём и сравнении с ним. Так же как не может человек оттолкнуть или увести в сторону тот воздух, который ему нужно вдохнуть, чтобы жить, так и не может человек не судить не по себе, так как является центром и началом всяких суждений, из которых произрастает его субъектно-объектный субстрат. Можно также заключить, что это является важным правилом, не соблюдая которое феномен сознательного становится невозможным.

 Как гласит одна поговорка, “мы — то, что мы едим”. То же самое можно сказать и об информационной пище, которую мы потребляем с чтением соответствующих книг, материалов и тому подобное. В связи с этим меняется само пространство нашего мышления: мы начинаем жить и видеть мир таким образом, каким был прежде обременён наш рассудок. Иными словами, мы отражаем поступающую информацию в нашу действительность, поэтому так важно следить за качеством той информационной пищи, которой мы питаем свой разум.

 Сегодня простой рабочий, с которым я встретился в дверях магазина, придерживая на своих плечах большой и тяжёлый деревянный поднос с хлебом, помог мне открыть дверь и пропустил вперед, сказав добрым голосом: “Проходи, брат”. Человек этот был не русской национальности, и было понятно, что он является представителем другой культуры и религии; но в этих словах скрывался голос общей веры, и ни его, ни меня не смутило сказанное, ведь все люди воистину братья и сёстры, живущие на одной земле, и мудр тот, кто это понимает и живёт с этим искренне в сердце. В такие моменты на душе действительно становится особенно хорошо. И будь я чуть смелее, менее застенчив, менее скромен, более открыт людям, ну или будь я в чуть более лучшем расположении духа, то ответил бы не молчанием, а тем, что действительно прозвучало и разлилось в душе моей: “Спасибо, брат”. В такие моменты и проверяется наша доброта и забота, наше милосердие и великодушие, потому спасибо таким людям, которые способны порой случайному

 Я сам себе создаю тяжкие трудности, чтобы не было просто, ведь если станет моя жизнь лёгкой и простой, безмятежной, то тут же покачусь под откос, сдует меня словно одуванчик в сильный ветер. Должны мы горбатиться и себя изнемогать, чтобы чувствовать, как силы истощаются и затем восполняются, чтобы, в общем-то, чувствовать саму жизнь.

 Мне все ноты теперь кажутся фальшивыми. Не понимаю больше красоты земной, и всё больше только растворяюсь в красоте духовной. Всё меньше остаётся слов, всё меньше остаётся мыслей, всё меньше остаётся меня самого снова, но уже намеренно и с лучшими чувствами.

 Мне кажется, что смерть играет со мной и дразнит меня. Я постоянно вижу её, как она отнимает чужие жизни, никого не жалея и никого не спрашивая, заставляя меня просто наблюдать; но знаю, что она придёт и за мной в тот самый момент, который я предсказать не могу. Этот момент всегда будет не тот, каким я могу его себе представить, и наступит он неожиданно — именно тогда, когда я так сильно полюблю жизнь, что мне будет горько покидать её, а не как сейчас, когда я вынужденно наблюдаю за смертью и показываю своё к ней безразличие.

 Брачные узы мужчин и женщин потому так часто непрочны, что строятся не на тех основах, и потому так легко истощаются и распадаются эти браки. А вот если бы основы отношений между мужчиной и женщиной были нравственные, то только укреплялся бы такой союз и только в радости пребывала такая семья.

 Потому-то и нужны нам страдания, чтобы показать, в чём заключается истинное благо.

 Ну конечно же, человек, обуздав себя страстями, похотью и велением тела, будет стремиться к тому, чего желает. Какая девушка не будет интересоваться мужчинами? Какой юноша не будет желать познать женщин? Конечно, они будут этим влекомы, и, найдя в этом удовольствие, они свяжут себя им, они захотят ещё и ещё, словно обычные наркоманы, только севшие на иглу телесных наслаждений. Но так бывает и в остальном другом. Человек бездонен и всегда и во всём будет переходить черту и в итоге злоупотреблять. Даже знание, которое он стремиться иметь, он использует для того, чтобы в итоге осыпать себя роскошью и завладеть слугами, чтобы перестать напрягаться самому, возвышая своё фантомное величие и заполняя своим “я” весь мир, — как и не может рассуждать голодный, потому что все его мысли только о еде и её поиске, впадая порой в безумие, что готов есть даже непригодное в пищу. Много надо человеку, много, и чем больше ему надо, тем больше он желает и тем ещё больше ему нужно. Неустанно и ненасытно и

 Всегда проще рассказать о чём-нибудь случившемся из жизни; но труд мыслителя всегда заключается именно в намеренном напряжении ума над тем или иным, из чего можно было бы вычленять осколки знаний и мудрости, расширяющие наше мировоззрение и погружающие туда, куда опытным путём порой дойти невозможно.

 Спроси же себя прямо сейчас: “Где я теперь?” и “Кем я стал?”, — всё один вопрос: “Что же я такое?”

 Я бы хотел, чтобы после моей смерти никаких следов и памяти обо мне не осталось. Я не хочу продолжать существовать в виде чьих-то воспоминаний и свидетельств, которые указывали бы на моё былое присутствие в этом мире. Я не желал даже этой жизни, а уж её дериватов подавно. От этой мысли мне становится особенно больно, что я не могу забрать собственные остатки с собой, дабы стать навсегда забытым и неизвестным, стать тем, кого никогда не было. Но если те памятные фрагменты, которые бы говорили о том, что некогда существовал я, будут погребены и навсегда утрачены, то, таким образом, я уровняю это несправедливое уравнение, в котором я был вынужден против собственной воли принять это бытие, стать фактической вещью доступной любому наблюдателю. И раз мне предстоит умереть, то пусть эта смерть будет абсолютной и тотальной, поэтому необходимо всеми возможными способами стереть из времени следы своего существования, как устраняют улики после преступления, чтобы смерть стала столь же полноценно

 Иногда взбредёт мне в голову мысль шальная, мол: “Да кто я такой, чтобы мыслить и писать?” Беру да разрываю свои черновики и выкидываю в ведро. А потом жалею, ведь было там и полезное.

 Кто-то находит жизнь абсурдной или бессмысленной; для меня же смерть кажется вдвойне более нелепой, чем и сама жизнь. Родиться, чтобы умереть, звучит так же глупо, как и умереть, чтобы не родиться. Больше смысла было бы в рождении, чтобы жить, и не рождении в смерти.

 Коль хотели бы большие умы делать дела искренне, то отреклись бы от авторства в своих словах праведных, ведь говорит во всех нас один идеал, один Бог, а мы эти истины своему имени приписываем. Потому не выставляй напоказ имя своё, ведь это только временный номерок для человека, и придавать ему значение посланника истины негоже. Это делалось и до нас, и будет делаться после самим Высшим, которого мы постигаем.

 Писать желаю мысли, а только зачем и для чего? Что кто-то однажды это прочтёт, и задумается о чём-нибудь, и мои старания пройдут не напрасно? Но не хочется запечатлевать имя своё, только лишь служить добру во имя добра. А мысли говорить правильные мне кажется малым делом для того, чтобы добро это людей заполнило.

 Упрячь гордыню подальше и не желай прославиться. Жизнь человека — пыль, и не нужно из пыли строить монументов.

 И даже на смертном одре я буду восхвалять жизнь, любовь и добро, и желать всем людям этого искренне, не думая о собственном страдании, ведь оно — лишь одно из многих остальных страданий в мире.

 Выставлять свои обнаженные тела на всеобщее обозрение — обычное бесстыдство, вызывающее и влекущее собой похоть, а за похотью всегда стоит страдание. Нужно же иметь хоть какое-то чувство собственного достоинства и уважения к себе и не выставлять всё на показ, не быть бездушной куклой для возбуждения чужих животных желаний, надеясь при этом в подобном поведении порой и на личную выгоду, что можно также назвать обычной торговлей телом, она же есть просто иная форма проституции. Если уж так сильно хочется привлекать к себе внимание, то не срамотой и наготой, а хорошей и правильной жизнью, скромностью, вдохновляющими мыслями и добрыми поступками — вот в чём красота.

 Без сердца можно добиться многого, а с сердцем — великого.

 Коль искалечен мой внутренний зверь, тем тяжелее ему идти к совершенству, но тем прекраснее он должен стать.

 Раз научился и понял, как выходить к людям с любовью и добротой, в смирении перед ними, помня о своём назначении в этом деле, всё же я также должен возвращаться и обратно в то место, где я один, где могу растить в себе это самое добро и любовь, чтобы с большей отдачей возвращаться к людям.

 Одиночество — это один из учителей жизни, призванный нас взрастить.

 Когда я думаю о матери, то мне душу рвёт на части оттого, что в ответ на её безграничную любовь, нежность и заботу я не могу дать даже и половины, хотя мне кажется, что я даю всё, что есть во мне, — настолько свято понятие и принятие матери. Наивное, доброе и светлое существо, не развращённое и не искаженное миром с его пороками, как же вдохновляют её эмоции и чувства, как глубоко проникают в меня её искренние удивления новым вещам, и как же искренна та радость, что она испытывает, когда получает то лучшее, что она заслужила или вовсе никогда не имела. Она — как маленькое и беззаботное дитя! И в этом моя задача состоит: чтобы это существо не знало более горестей, особенно если я их ей приносил по глупости своей когда-то; чтобы было ей жить легко; чтоб не дать ей больше утомляться несправедливо в трудах своих, и разделять с ней бремя её, и сострадать, если вдруг больно, да возвеличивать и возвращать добро сердечное. И как же сильно рвёт мне душу даже оттого, что не могу я выжать из себ

 Чем глубже проникаю я в своём познании, тем тяжелее мне с людьми другими, ведь растёт ответственность за слова и действия свои. И может так случиться, что введу кого-нибудь в заблуждение, сам того не ведая и не желая, но в итоге сам-то путь назад найду, а тот заблудится надолго и настрадается на две жизни вперёд. И потому так важно говорить и действовать, показывать своим примером другим только тогда, когда правда наша заведомо тверда и неотвратима.

 Снова чувствую себя скованным, когда открываю себя людям: чувствуется в этом некая ложная привязанность, и не знаешь, от какого лица тебе говорить, ведь, пытаясь утешить былые воспоминания и надежды, пропадает возможность находиться в настоящем моменте и твёрдо смотреть на реальное, не пытаясь скрыть настоящее, не начиная заниматься самовосхвалением и замыканием на самом себе. Но есть обязанность моя перед людьми — дать им если не всего себя на службу, то хотя бы наибольшую часть себя, какую только могу дать. Но главное, чтобы она (эта часть) была настоящая, а не притворная, с чистыми намерениями и помыслами. Не стоило бы, конечно, мне бояться, ведь должен следовать этому велению — и уже следую, раз думаю и пишу об этом.

 Любой плод должен сперва созреть, прежде чем будет от него толк. Так и мысль.

 Мне лучше, чтобы мысли мои были только со мной, потому что только так я могу быть наиболее честным. Но кто понимает, что я имею в виду? Бывает так, что, когда пишу, я предполагаю, что, возможно, кто-то прочтёт это, и поэтому всегда есть шанс написать слегка надуманно, немного уводя себя же от того, о чём действительно хотел бы сказать. Прямо как и сейчас — к чему всё это? Пустая трата времени, чтобы запечатлеть эти ненужные строки о каких-то незначащих вещах. Отстранённое об отстранённом... Серая и унылая, рутинная рекурсия... Очевидно, что я вовсе не это хотел выразить, а может, и вовсе хотел промолчать… Самоотчуждение приводит нас к зябкому пребыванию, что мы становимся даже неспособными говорить открыто и прямо и, словно изгои, затворники, можем существовать только где-то в стороне ото всех, замуровавшись в своих зонах недоступности, скрытых за различными стенами и барьерами.

 Мы же явно можем наблюдать, когда человек добр и когда он зол. Так как же кто-то может утверждать, что нет в мире добра или зла?

 Некоторые вещи столь сложно уловимы, что просто не поддаются описанию словесному, ведь словесное наше — выдуманное. Не владеем мы языком универсальным, но всё есть в образах. Живём жизнь и смотрим душой своей картинки. Какую картинку видим, в таком мире и пребываем. Поэтому важно сосредотачиваться на хорошем, оно же и есть Бог, тогда и умирать не страшно.

 Через сострадание высвобождается любовь.

 Да простят меня те, кого я подвёл, кто доверял мне и верил в меня. И пусть не печалятся те, от кого я сам отвернулся осознанно, намеренно, ведь понимаю, что не достоин я оставаться с ними, тем более так поступая; и потому они достойны лучшего, чего я и желаю им своим устранением.

 Так всегда, в общем-то, в жизни бывает, что кто-то отвергает нас, кого-то отвергаем мы. Но только Бог нас принимает на веки вечные и соединяет меж собой.

 Если вы по-настоящему способны что-либо ценить, то вы также должны ценить и момент смерти, потому что это — часть жизни. Если смерть вас огорчает, то, значит, и жизнь вы цените не до конца, ведь не принимаете то, что она в себя включает. Выборочное отношение — это притворство и эгоизм. Всегда нужна некая смелость, чтобы принимать всё, что даёт нам жизнь, и проявлять к этому долю уважения. Благодарность — это единственный разумный ответ, который мы можем дать на все проявления жизни.

 Порой мы ищем сами не знаем что; не имея ответа, мы можем только предчувствовать, что в ту или иную сторону нам нужно идти. Так и рождаются мысли и приоткрываются небольшие завесы. Неустанный труд... Бесконечный путь...

 Незнание как слепота, что слепота умственная, что слепота духовная.

 Ничего не поделать: такими урождены люди. Только кто-то пытается возвыситься к идеалам, а кто-то же думает, что таким и должно быть. Как ни странно — оба правы.

 Каждый человек нуждается в другом человеке, чтобы тот либо внушил в него уверенность, либо заставил усомниться. И то и другое порой необходимо нам в принятии наших важных жизненных решений, на которых и зиждется качество наших жизней.

 Не пытайся заработать на учении: этим ты обесчестишь само учение и усомнишь в нём того, кого учишь.

 Не смерть человеческая стоит внимания, а жизнь его. Но пока же всё наоборот: пока человек жив, всем плевать на него, а как умрёт, так вспоминают.

 Мы забываем и не понимаем столь элементарные вещи, обманываемся своим величием и псевдознанием, извращая тем самым собственные жизни, и доходим порой до такого абсурда, что начинаем ненавидеть даже то, что нам жизненно необходимо.

 Бессмертие, как и Бог, — это не явное фактическое: это живёт в виде некой идеи, воплощённой в наших жизнях; это память; это некое знание, представление и образ, который передаётся от человека к человеку на протяжении долгих лет. В этом заключается бессмертие, и в этом заключается Бог, потому что не покидает мира сего, в отличие от наших тел, сгнивающих под землёй или сгорающих на кострищах, развеивающихся затем прахом по ветру. Человек, как и всё живое в этом мире, — это приходящее и уходящее, но мысли, идеалы, поступки, если они выражались максимально гармонично и не противоречили устройству этого мира и вносили в него любовь и добро, оставались в нём на века даже после ухода человека или события. Вот в чём заключается бессмертие. Значимость последствий не может сгинуть и предаться забвению — вот в чём заключается наивысшая истинность и ценность: потому что она вне времени.

 Наука дело полезное, конечно же, да только сколь ничтожны те крупицы знаний, которые она добывает. Человеку ведомо малое; а самое большее, что ему дано познать, так это самого себя, где есть ответы более фундаментальные, чем все те измерения да открытия, сделанные волей случая и естественным ходом вещей, что есть не что иное, как просто опыт, накопленный человеческой цивилизацией, а не как нам кажется — гениальность ума человеческого, творящего прогресс на земле. Стало быть, что восхваление и превозношение науки есть явление заносчивое, которое выглядит как глупое зазнайство, ведь если бы действительно люди думали глубоко, а не поверхностно, то знали бы, что достижения эти похвальны настолько же, насколько похвально и само происходящее в природе. Весь этот путь развития человека обусловлен естественным ходом и вызовами своего времени, ведь если бы мы действительно были всемогущие и сверхумные, а не глупые и немощные, то давно бы уже побороли смерти и болезни, нищету и голод, не говоря

 Долгое время я искал себя, свой путь истинный, не противоречащий голосу моей совести и моего разума, пытался втиснуть своё мировоззрение в различные философские учения и науки, найти сообщества и людей, разделяющих и понимающих мне подобное, думающих о схожем. Я искал некоего отклика, который указывал бы мне на то, что, наконец, я там, где и должен быть. Но всюду я был отвергнут и гоним. Никто не понимал меня или вовсе не хотел понимать. А если и находились те немногие, кто разделял мои убеждения, то были они поверхностны и с такой же легкостью могли принять и противоположное. Только в Боге я нашёл своё место. И только в Нём я был принят абсолютно. И нет больше во мне сомнений. И не чувствую себя больше непонятым, одиноким и брошенным. Глубоко утвердилось во мне это простое осознание, которое никак и ничем не отделить теперь от меня.