Случайный человек

 Степень желания смерти зависит от уровня безразличия, то есть абсолютное безразличие ко всему открывает дверь в смерть.

 Разумная жизнь для того и нужна, чтобы готовить себя к смерти, а не безвольно уподобляться животному.

 И вот оказался я среди больных и немощных, и не почувствовал себя чужим среди них.

 Я одного только понять не могу: почему в человечьем развитом обществе, существующем столькие годы, до сих пор есть бедные и нищие? Это значительная несправедливость мира, обусловленная самими людьми, где сами люди делают отбросами себе подобных и не стремятся к тому, чтобы положение в мире каждого человека было равным.

 Я спустился в самые низы, в самые трущобы человеческого существования, чтобы понять требования жизни, понять все эти нужды, на которых строится основа человечества. Это место полно сложностей и трудностей, но именно в этом месте больше всего светит Бог.

 Глядя на то, как живут, действуют и поступают взрослые люди, дети, беря с них пример, имеют все причины для того, чтобы совершать ещё более гнусные дела и жить ещё более бездумно и безнравственно.

 Не нужно бояться — нужно искать Бога, тогда все страхи уйдут. Если в это не верить, то нас окутает и парализует страх, после чего мы будем лишены самого прекрасного — жизни в любви.

 Сквозь время мы часто обнаруживаем свою былую во многом наивность, однако почему-то вполне убеждены теперь, что стали иными и что уже не столь наивны как ранее. Но разве мы не обнаружим вновь понимание своей наивности в будущем по отношению к нашему настоящему, как обнаруживаем её теперь по отношению к нашему прошлому? А раз так, то наивными мы не перестаём быть никогда.

 Философ тогда становится полезным для этого мира, когда начинает понимать свою способность философствовать бесполезной для этого мира.

 Мы все умираем... постепенно и наверняка.

 Каждый день — битва не на жизнь, а на смерть.

 Часто выдуманное самими людьми принимается за реальное. Так, например, часто можно услышать о том, что кто-то нашёл своё призвание в чём-то, обрёл себя или дело всей жизни, познал свой жизненный путь и своё место в мире, открыл какое-то важное знание и тому подобное. Мне всё это кажется немыслимым, ведь всё это определяется самим человеком — он сам убеждает себя в чём-нибудь. В то время сама жизнь, сам мир не предлагает ничего подобного, или наоборот, даёт эту возможность человеку самому додумывать какие-то смыслы. Жизни, на самом деле, всё равно, что в ней происходит, она сама заложница самой себя и также существует для чего-то, для чего — сама не знает и даже не подразумевает о своём незнании. Всё придуманное человеком в этом мире — это только человеческая ценность, она хрупка и зыблема, и уничтожается так же легко, как и сам человек.

 Религиозное учение не пестрит какими-то сложными и абстрактными идеями и мыслями, но упорядочено в глубокой мудрости, толкование которой ведётся особым образом. Не нужно знать многого: всё то, что заложено в священном и незыблемом, передаётся из поколения в поколение в виде фундаментальных истин и положения человека в любви, добре и свете. Богословы ограничивают себя Богом или, наоборот, расширяют себя в Нём. Всё трактуется только в одном направлении и ради этого направления, ибо оно свято и наделяет человека чем-то настоящим ради чего стоит жить, и понимание чего необходимо каждому человеку, дабы сотворить разумное на земле и умалить дурное. Но покуда живёт человек, столько и будет длиться борьба его животного существа с идеалами высшей добродетели; битва данности с законами морали и нравственности — момент, в котором, впрочем, сложно представить явного победителя, чьи законы бы главенствовали абсолютно. Тот Бог, за которого мы все радеем, вышел из такого же зверя на земле, как и мы

 Женщина и ум — явление редкое. Но в силу своей слабости женщине не приходилось развивать свой ум, покуда он был подавлен более сильными особями, то есть мужчинами. Взамен этого женщина изобрела ухищрение соблазна мужчин как механизм доминирования, манипуляции и мести. В итоге складывается двоякая картина. Обычно принято считать, что женщины не особо умны, и сами женщины это часто за собой замечают и признают, и потому часто прислушиваются к голосу мужчины, как способу самореализации и самопознания через него. Вместе с тем у женщин не было таких возможностей, чтобы проявлять свой ум и формировать этот мир наравне с мужчинами в силу его подавления сильными. И, с другой стороны, женский ум не смог предложить взамен ничего этому миру, даже получив такую возможность и выработав инструмент подчинения себе мужчин и манипуляции ими. Женский ум по инерции или по своему естественному состоянию остаётся немощным перед тем, как выстраивается общая концепция мира в её данной логике, то есть женщин

 Пытаться и надеяться как-то сохранить себя в истории этого мира, в истории человечества, желать оставить свой след в этой жизни и иметь в ней какое-то значение и тому подобное — это низкие цели, потому что всё человеческое — это иллюзия, которая пропадёт вместе с концом происходящего, вместе с концом Вселенной, концом всеобщей глобальной формы бытия во всём, когда даже пылинки не будет существовать нигде и ни в чём. Абсолютная пустота и тьма — вот апогей человеческого развития и человеческого пути, его жизненных стремлений и амбиций.

 Всё, что мы имеем сегодня, рано или поздно кончится. И дело не только в нас самих, но и во всём сущем вообще. Логично полагать, что мир конечен — к чему же тогда вся эта наша сиюминутная суета в масштабах Вселенной? К чему все наши знания, все наши науки, религии, исследования, книги, песни, величественные постройки, сложнейшие технологии и даже мысли, мечты и надежды? К чему все наши попытки сохранить после себя хоть что-то? Всё равно это рано или поздно уйдет в небытие вместе со всем сущим. Само мироздание падёт в один момент, упадёт в свою пропасть и не вернётся. Чем же стоит тогда себя занять, чтобы не тратить время на всю эту пыль, которая сотрётся и исчезнет? Все приоритеты меняются в мгновение! Хочется только сполна насладиться или погрузиться в этот момент, данный нам природой, и ничего не говорить, ничего не делать, и быть никем; лишь стремиться за всем, что толкает нас изнутри на исполнение насущного, необходимого для проживания этой данности.

 Наверное, я описываю мир слабого человека, каковым являюсь сам, ведь будь у меня достаточно физической силы, смелости, воли, упорства, некой харизмы — всех тех качеств, присущих всякого рода властителям жизни и чемпионам, — то разве писал бы я об этом всём теперь вообще? Вместо этого я бы приказал делать это за меня другим! Так что сразу же становится очевидным, что путь восхождения к ореолу своего величия тех самым властителей жизни всегда строился на грубой силе, агрессии, крови и терроре. В то же время жизнь сильных мира сего мне кажется однобокой и даже скучной, ведь что она из себя представляет, как не поход из одной точки в другую, от победы к победе, от триумфа к триумфу, — единственный путь, который им, кажется, известен. Каждый из представителей таких людей просто шёл к своей цели, добивался её и на этом история заканчивалась, — словом, никакого драматизма. А все истории таких победителей и завоевателей жизни похожи одна на другую — похожи на бездумное упорство. Объясняется ж

 И вот кем я стал — посмотрите! Когда я был маленьким, мне казалась скучной и нудной вся эта людская писанина, я просто наслаждался своим детством, своим существованием. А теперь же сам сижу за этим самым нудным и скучным занятием и пишу все эти строки...

 Люди, обретшие Бога, часто могут являться обманутыми в силу своей благочестивости, искренности и наивности. Но трагичность заключается в ещё более глубоком. Ведь, каким-либо образом обманув или злоупотребив честностью такого человека, инакомыслящий, творящий такое, может сказать: “Прости меня Бога ради”, и продолжит делать своё чёрное дело. А тот человек простит и не будет противиться злому, чтобы самому не уподобиться злому, — и вообще, раз Бог велит, то во славу Его должен принять всё со смирением. Поэтому, собственно, люди, живущие в Боге, являются самым уязвимым и угнетаемым слоем общества в силу своей беспомощности перед целенаправленным злом, и потому их защитой отчасти должны заниматься людские правоохранительные институты и законодательства. Но в тоже время у пребывающих в Боге в любом случае нет защиты свыше, чем жизнь в Боге, ведь всякое зло, горе и несправедливость они научились обращать во благо себе и другим.

 Отношение науки к Богу мне кажется понятным. Ведь обретение Бога является конечным пунктом человеческой души в этом мирском существовании, после чего этой душе остаётся только укреплять себя в Боге и в принятии неминуемой смерти (о духовном бессмертии в данном случае рассуждать не берусь). Науке же нужно постоянное развитие, отвечающее вызовам времени, нужно поступательное движение вперёд, к прогрессу, процветанию, вечной жизни и прочему материальному абсолюту, но не духовному. Поэтому для кого Бог первичен, для того наука не столь важна, потому что в силах преодолеть эту реальность, эту данность и так, без всякого прогресса, довольствуясь малым, уповая лишь на Божию волю. И в этом кроется странность и неизвестность для научного понимания. Посему вопрос. Что лучше? Бессердечный высокотехнологичный мир, где решены многие проблемы человечества, либо отсутствие такого мира, но с возможностью пребывания в Боге, который помогает преодолевать жизнь силой духа в любви и добре несмотря ни на

 Теперь я встал на ещё одну ступень ближе к смерти, ведь думать вслух — значит накликать на себя последствия сего действа. В то же время участь, к примеру, немого также ни от чего не застрахована, и более того, он отрезан от мира своим ограничением, и его последствия, естественно, будут иные. Впрочем, смерть жрёт всё без разбору. Ну а я же просто не могу никак свыкнуться с этим. Да и кто из живущих может?

 Жизнь руководствуется не добротой сердечной, не разумом, не любовью, а силой, желанием и нуждой.

 Своими словами мы сами себе готовим пожизненный и посмертный приговор.

 Литературный лад, стихи да прозы предполагают красоту речи, но часто такая нарочная красота идёт в ущерб смыслу и полноценности передаваемой идеи, ведь рифма и слаженность слов ставятся превыше, превращаясь в брожение слов, игру на удачу, а не максимально чёткую попытку передать заложенное значение. То есть несмотря на кажущуюся изящность, она, эта изящность, отвлекает от самого главного — от сути.

 Интерес к другим обуславливается либо нашим непониманием, потому что если мы понимаем, то нам это более не интересно, либо провокацией и принуждением и даже насилием.

 Я не вижу больше смысла в рассуждениях; они мне кажутся больше ненужными. Мне хорошо оттого, однако, что меня не мучают вопросы и я могу просто быть и не уничтожать себя нарочно и не убеждать себя ни в чём. Мне даже не думается о смерти: просто не хочется. Кажется, размышления о ней мне делают только хуже и отнимают спокойствие, блаженное спокойствие... Не думать и не размышлять — это хорошо. К чему привели все раздумья человеческие? Да ни к чему! Так зачем же тратить на это время, если сама жизнь и само время способно замещать собой эти рассуждения своим естественным ходом и давать свои ответы впоследствии?

 Я, наверное, не тот человек, который способен вдохновлять, воодушевлять. Всё, на что я пригоден, это дать ложную надежду. Впрочем, разве не ими мы живём?

 Буквы не складываются в слова. Слова не складываются в предложения. Предложения не складываются в идеи и лишены смысла. Видимо, я просто устал, иссяк и иссох на корню; но и наблюдаю за собой также некое безразличие: смотрю теперь на мир через серые тучи, томно висящие над землёй и не желающие развеяться, — кажется, что эти тучи тоже устали, как и ветер, который не хочет их развеять, так и солнце, которое не хочет снова сиять над землёй...

 Люди ничего не знают ни о себе, ни о жизни, но каким-то чудом они обнаруживают в себе порой непомерную уверенность, которую я, кажется, лишён возможности постичь, и потому, естественно, сомневаюсь, что она существует вообще, как явление. И как же это свойственно всякому скептику — сомневаться, — ведь все мнительные люди преисполнены сомнением больше, чем уверенностью или убеждением, потому что хорошо понимают: жить утвердительно — значит не владеть умом, ведь ум понимает, что утверждать ничего невозможно. Но тут же назревает сравнение с верующим в Бога человеком. Ведь, стало быть, он какой-то глупец, раз так убеждён в своей вере в Бога. Однако это далеко не так. Всякий человек подвержен сомнениям, а человека глубоко верующего и религиозного сомнения пожирают порой не меньше, и именно через них вера его укрепляется, проходит проверку на прочность. Поэтому подобные тому скептические утверждения имеют место быть в том случае, когда не упоминается Бог. В ином случае утверждать, что Бог ес

 Хорошо, да будет так! Я готов остановиться на том, что есть, и не стану дальше стремиться к бесконечному и невозможному, понапрасну изнемогая себя. Остаётся только решить: то ли это очередное предательство относительно моих идеалов, то ли разумное решение.

 Впервые за долгое время я смеялся: безмятежно, искренне, открыто, без сомнений и каких-либо угнетающих чувств. Это было словно глоток свежего воздуха. Я чувствовал себя невероятно хорошо в эти минуты, что готов был расплакаться от этой чистой радости.

 А может, всё-таки, смерть не худо, а наоборот? Сам Толстой, в общем-то, в своих трудах указывал на то, что смерть, однако, можно и нужно скорее воспринимать как что-то более положительное, чем нечто отрицательное. Размышлять об этом таким образом можно было бы для того, чтобы смягчить грусть и как-то обнадёжить самих себя, отдалиться от лишних волнений и терзаний, тем самым ближе стать к Богу в его спокойствии и смирении.

 Бог нам необходим как минимум потому, чтобы сильный не угнетал слабого, а помогал ему. Но в той относительности, в которой слабый может быть сильнее более слабого и не угнетает его, Бог необходим ещё больше, ведь часто именно слабые более коварны и кровожадны в своей мстительной гонке перед сильными, что способны нанести критический ущерб ещё более слабым.

 Сперва самому нужно стать достойным, прежде чем желать и требовать достоинства у других. А став достойным, достоинство становится частью жизни, а не желанием или требованием. Но часто это переплетается с гордыней: понятие достоинства подогревает эгоизм в виде попытки доказать, что моё “я” чего-то достойно, то есть является очередным требованием, которое лишь изнашивает владельца своих требований, не достигая своего эффекта, ведь удовлетворить своё “я” невозможно. Поэтому, как мне кажется, истинное достоинство обретается в первую очередь в отказе от своего “я”, а часто за этим стоит совсем иная жизнь и другие подходы к ней.

 С возрастом среди людей пропадают любые преимущества относительно друг друга: всё приходит в равновесие; выскочки, умники или злодеи больше не владеют умами; правит лишь наивное понимание о добре. Можно сказать, что взросление — это возвращение в детство, но уже с опытом пережитых страданий; некое подобие бездумного счастья с уставшими глазами.

 Человек должен удовлетворять потребности общества, в котором он живёт, знать его нужды, помогать ему и развивать его, положительно влиять на него. Так как он сам есть часть этого общества, то эта связь укрепляет не только общество, но и его самого. В ответ общество предоставляет возможность отделяться человеку в уединение, становиться мыслимым вне общества, отстраняться от него в то, что принято называть личной жизнью; создавать собственный мир внутри этого общества, в котором ему хотелось бы существовать, то есть забываться и не знать.

 Кому-нибудь мы обязательно будем неприятны или даже ненавистны такими, какие мы есть.

 Порой нам кажется, что, прощая другому, мы отрываем что-то от себя (то есть думаем о себе в этот момент), но прощение нужно понимать иначе. Ведь если подумать, к чему ведёт прощение, то окажется, что на самом деле мы исцеляем самих себя (но и также в первую очередь того, кого прощаем), и потому обретаем необходимую душевную лёгкость и уже не боль ощущаем в момент прощения, что оторвали от себя что-то навсегда и утратили, а, наоборот, обретаем мир и спокойствие, то есть занимаемся приобретением духовных благ. Поэтому прощение полезно и необходимо не только тому, кто просит его, но и не менее полезно и необходимо тому, кто его даёт. Прощение — не просто добродетель, но и самое что ни на есть духовное лекарство. Кто не прощает, злопамятствует и месть вынашивает, тому жить на свете куда тяжелее, — считай, что сам себя наказывает этим. И для такого всё мироощущение напрочь отравляется, поскольку питает себя внутренней скорбью и обидами.

 Не хочу ни говорить, ни думать о том, что связано с человеком и обществом и, может быть, даже жизнью вообще: все мысли об этом мне кажутся бессмысленными и ненужными. Опостылело мне думать об этом, а ни о чём другом думать не получается, ведь это мир, в котором я живу и частью которого являюсь.

 Человека любят за то, какую ценность он производит. Сегодня многое выдаётся как за некую ценность, хотя оно ничего в себе не несёт и является плацебо, пустышкой. Такие ценности ложны и скверны. Люди часто обманываются, не зная о том, что действительно ценно, а значит, и любят не тех. Заблуждение же это само часто выходит от неверного понимания ценностей более насущных, нежели материальных, и само незнание о них вообще, естественно, приводит к разочарованию.

 Теряю мысли словно песок сквозь пальцы... Ах, если бы из всех тех сотен миллионов мыслей, пронёсшихся в моей голове, удалось запечатлеть хотя бы половину, а не ту жалкую горстку, которой к тому же не всегда остаётся довольствоваться...

 Понимать и потакать всё-таки разные вещи. В последнем случае понимать, может, даже и вовсе не нужно — а это уже, значит, может быть и просто притворство, или глупость, или слабость, или ещё что-либо. Согласитесь же, что потакать тому, что неразумно, нехорошо, неправильно, несправедливо и так далее не есть разумно. А коль все беды от незнания, недоразумения, то такое потакание будет лишь во вред.

 Порой не учение, а просто скупой монолог заблудшей души является хорошей терапией в том плане, что можно увидеть, какой мрачной становится жизнь без Бога. Хотя это не тот случай, когда кто-то строит счастье на чужом горе, но лишь являет собой пример, от чего идти прочь и к чему стремиться, особенно если кто-то стоит перед выбором или сомневается.

 Мирские законы должны служить только для поддержания законов Божиих и никак иначе.

 Теперь нельзя мне сказать, что я не исполнил своего долга, ведь отринул себя дважды ради Него. Уничтожаю себя постоянно, дабы достичь правильного, — стало быть, уничтожаю своё неправильное в себе самом, борюсь за некую правду.

 Вышел за рамки человеческого — я вздыхаю и не знаю почему, не знаю зачем. Как можно найти смысл в бессмысленном?

 Люблю тишину и ничего с этим не поделать. В тишине я отдыхаю и наслаждаюсь ей. Она наполняет всё собой вокруг, окутывает в свою нежную немоту, словно очищает от лишнего, указывает на начало всего, с чем не хочется и невозможно спорить, а хочется лишь уснуть, укрывшись её бесшумными одеялами.