Случайный человек

 Что есть жизнь, как не некий, непонятный сгусток чего-то, наполненный клочками разрозненных мыслей, которые мы небрежно, но усердно пытаемся собрать в какую-то общую мозаику.

 Зло не существует само по себе в чистом виде, это мы придаём ему такое значение, чтобы приблизится к добру и счастью, приумножить положительное тем самым. Но платой тому становится всё большее и большее обнаружение зла и его толкования, определения. В какой-то момент мы обнаруживаем, что злом пропитано всё вокруг, испытывая при этом ощущение блаженства; либо рушимся под натиском этого зловонного бытия, впадая в бездну омрачительного остервенения.

 А что, разве жизнь не бремя? Словно у кого-то был выбор: принять её или отречься. Брошены на произвол в эту суровую реальность, где каждую секунду нужно бороться за своё существование, иначе тебя не станет. Сам Достоевский не писал бы тогда все свои строки околозагробные, а писал бы о том, как его распирает счастье со всех сторон, а то и вовсе перестал бы тратить время на всякое писательство — лёг бы в гамак да наслаждался закатом. Ан нет! Страдалец же, да не по собственной воле. Ницше писал: “Нельзя никого обратить в христианство — нужно сперва сделаться достаточно больным для этого”. Вот и не остаётся никакого другого выбора, как начать наслаждаться неперестающим страданием.

 Даже пытаясь приблизиться к кому-то, я лишь отдаляюсь ещё дальше и отдаляю других от себя. Но, видимо, всё потому, как писал Толстой: “Уходить от людей — это самоубийство”. И значит, для меня такое поведение является неосознанным средством достижения своей цели — смерти, и в чём я, к счастью или сожалению, преуспеваю.

 Жизнь — сложная штука. Мы столь мало знаем о ней и самих себе... А как известно, все беды от незнания.

 Кажется очевидным, что государственность держится чаще всего (а может, и всегда) на опорах противостояния с общим врагом, чему свойственно сплачивать народ и власть в единое целое. Без угроз, видимо, государств не существовало бы вовсе, как и всякого коллективного сообщества, что вполне логично. Но также можно предполагать, что сама власть государства создаёт и вызывает эти угрозы на себя лишь фактом своего существования как единой осознанной силы, сплачивающей вокруг себя управляемую народную массу различными способами воздействия на неё. На сегодняшний день это заметно особенно, ведь куда ни кинь взор — можем наблюдать, что все существующие государственные образования имеют некую потенциальную или вполне явную угрозу в виде самих себя, против которой нужно выступать в общем своём виде, хотя всё чаще это происходит более структурно и выборочно, не принимая во внимание иногда того, что угроза эта может быть направлена сугубо на конкретные правящие классы этих государств, однако, котор

 Зачем же нам это детальное ощущение самих себя? Зачем же нам эта чрезмерная живость, что способна она так сильно испытывать всякие боли?

 Когда тебе вырвали сердце и бросили его иссыхать намертво, то не остаётся ничего другого, как наблюдать. Что бы ты ни делал, что бы ты ни думал, где бы ты ни искал ответа или не взывал о помощи — всё тщетно. Всё, о чём тебе остаётся мечтать, это лишь бы скорее наступила смерть. Но и она не приходит, дразня собой, показывая, что она рядом, забирая одного за другим, кроме тебя. Тебе настолько невыносимо, ведь даже смерть отрицает тебя и смеётся в лицо, а ты просто наблюдаешь за происходящим, называя это своей жизнью, являясь заложником этого мира нескончаемых страданий.

 Бог — это высший нравственный идеал, наш праведный родитель, кладезь мудрости и любви, к чему мы непременно должны стремиться. Но и потому Бог это Бог, что находится выше наших всяческих стараний и всегда будет оставаться недосягаемым для нас, насколько глубоко бы мы не понимали эту Божественность, нам, казалось бы, не присущую.

 Строгость нужна человеку, чтобы быть достойным.

 Вся моя искренность идёт на потеху людям, как корм для свиней, которые жрут без толку и без разбору. Пусть тешатся же. Меня нет в самом себе. Уже давно пустая оболочка.

 Человек сгинет, и не останется от него и следа, кроме тех дел, что он вершил на земле. И чем добродетельнее эти дела, тем ближе они к Богу и потому сохраняются в мире и живут дальше, передаваясь от одного поколения к другому. И только в этом бессмертие заключается, что передаётся некое одно состояние, которое каждый может в себе познать и признать высшим, Божественным.

 Остаться в истории человечества — это великий позор, а не великое достижение.

 Конечно же мне свойственны противоречия и ошибки, ведь я — человек.

 Я действительно не знал, что могу жить иначе, что я вообще имею право на жизнь. Всё это время меня словно не было и не знал я о том, что могу иметь желания и испытывать какие-то новые виды ощущений, доселе мне неизвестных, которыми, как оказалось, все люди давным-давно живут и которые имеют. Странное чувство... словно вышел из пустоты и познаю вещи в первый раз.

 Не нужно пытаться искать себе подобно мыслящих — это напрасно. Наверняка мы найдем в других то, что оттолкнёт нас от них, поэтому лучше молчать и держаться на расстоянии, в одиночестве. Противоположность же мы не потерпим, ведь она способна нас разрушить, особенно если мы едва смогли создать себя заново.

 Моему стремлению к нравственному идеалу препятствует моё нелучшее суждение о человеке как живом существе со всеми его пороками и добрыми качествами — последние же даны нам от Бога, — и в этом заключается противоречие: потому что нельзя переступить через человека, чтобы стать ближе к Богу.

 Как же был наивен, что позволил себе думать, будто бы могу быть склонен к лучшему, доброму, возвышенному, простому и смиренному, когда сам весь исхожу из малодушия, эгоизма и цинизма. Люди, — а я один из них, — часто даже не осознают своего притворства и того, как далека от них правда. Вся наша искренность мелка, словно ручей, и потому нужна смелость, чтобы зайти дальше, в более глубокие воды, где и открывается нам вся полнота и глубина искомой правды.

 Раньше были какие-то особенные миры; в них было больше самобытности, культуры были разнообразны, красивы и величественны. А теперь, в какую страну не попади, везде одни и те же, сплошные и одинаковые, серые каменные джунгли с полуразваленными остатками из загадочного прошлого.

 Тяжелый путь становится легче, если понимаешь, что он тяжёлый сам по себе и лёгкости не бывает, разве что душевной. То есть мы подталкиваем себя принять данность, вместо того чтобы забываться в плодах своих иллюзий относительно лёгкости жизни. Кто довольствуется тем, что добыто без труда, тот вряд ли придёт к чему-либо существенному и вряд ли тем самым познает лучшее — но вместе с тем и худшее. В любом случае в рамках нашей единственной жизни и этого уникального жизненного опыта, разве это не есть глубоко насыщенная прожитая жизнь во всех смыслах? А иначе зачем это всё?

 С Богом, конечно, нам открывается некая часть знания, но эта часть лишь крупица. Мы в полном неведении входим в этот мир и в полном неведении покидаем его. Единственно верно, что без Бога это существование было бы невыносимо.

 Всё, что возводится в абсолют, — либо бог, либо смерть. Нас это либо устраивает, либо нет. Всё зависит от того, насколько искренни мы в своих стремлениях поиска истины и правды. Всё человеческое есть ложь, и потому человеку лучше бы вообще молчать. Когда мы говорим, что не знаем, мы говорим правду и уже приближаемся к истине тем самым.

 Моя задача находить ответы, а не быть ответом.

 Информационный век, век просвещения, стал веком потребления. Чего только не делают, чтобы удивить зрителя и завлечь к себе — всё стало сплошным шоу. А ведь всегда нужна шумиха какая-нибудь, чтобы скрыть настоящее.

 Человек паразит по своей сути, не достоин он Бога на самом-то деле, потому что только и делает, что срамит его.