Случайный человек

 Зачем вам столько, сколько вам не нужно? Довольствуйся малым и будешь свободен от многого. Вы свободы хотите или хомут безмерного требования к жизни?

 Разве я не знаю ваших чувств? Не знаю ваших мыслей? Не вижу, что говорят ваши глаза, ваше тело, ваши жесты? Огромный спектр человеческого мне ясен, и потому говорю я вполне те же самые вещи, что вам ведомы. Всякий на себе примеряет чужое каждый раз и даёт примерить другим, но лишь одно выражено во всех, и это не наши придумки, а лишь следствие и данность.

 Склонилась надо мной усталость, но я спокоен. Это, наверное, самое важное, о чём я хотел бы думать сегодня. Не утратить спокойствия — значит не утратить здоровья, не утратить остатки себя; значит сберечь себя, сохранить для будущего, для завершения начатого и обозрения итога, подготовить себя в том числе и для утраты. Если же спокойствия нет, то мы теряем всё и пытаемся найти лишь его; теряем всякую связь с настоящим.

 Слагать слова на литературный лад красиво, казалось бы, несложно, да и нет нужды. Но между тем дана нам речь не для услады, а прямоты и простоты.

 Мои слова не нуждаются в ответе. Они были брошены мной, оставлены как сироты, чтобы они встретились со всей суровостью реального в своём порой провокационном виде — чтобы либо найти счастье и разнести о нём вести, либо нагнать на себя агрессию со стороны мира и его желание уничтожить негодное. Так сама жизнь велит. Так же как и я — сирота по отношению к жизни, которая низвергла меня в этот мир и оставила со всем этим разбираться. Где я? Что я? И почему? Что ж, даю свои худые ответы. Пусть мир сам разбирается с этим. Моя задача — лишь быть проводником различных воззрений, восприятий, идей и тому подобное. Всему, что мной было глубоко пережито и затем извлечено наружу, в каждом из всех моментов, необходимо понимание, а не наказание.

 То, что было сказано вчера, уже может быть иным сегодня и вовсе противоречить завтрашнему. Всё настолько быстро и стремительно бежит к своим изменениям неминуемым, что незачем пытаться понять целостность чего-либо вообще, потому что целого не существует: есть только фрагменты, нагромождённые друг на друга.

 Человеческий смех мне отвратителен. Хотелось бы не слышать эти малоприятные гоготанья. Они говорят мне о чём-то зверином и диком, бездумном, и потому способны внушить даже чувство опасности.

 Бываю недоволен собой, когда говорю слишком самоуверенно или взываю к жалости; но это — отчасти возможность и форма к выражению определённых мыслей, но и также является средством к существованию, своего рода слабостью.

 Нет, я не пал на колени и не предался слабости, но я встал на одно колено, преклонил его во славу справедливости.

 Любое сказанное вами слово способно изменить жизнь другого. Не стоило бы таить себя от других, но и относиться к этому нужно внимательно. Тот, кто скрывает себя и не хочет поделиться собой с миром, — должно быть, достаточно слабый человек. Я абсолютно уверен, что порой именно в Вашем мнении и именно в Ваших словах кто-то может очень нуждаться.

 Помните, что что бы вы ни делали, вы подаёте другим пример и, следовательно, влияете не только на чужую, но и на свою жизнь, потому что вам неуклонно придётся взаимодействовать с теми, другими, а они также будут влиять на вас. Если хотите, это круговорот действий в природе. Ну а люди весьма склонны к повторению за другими и следованию всяким идеям.

 Меня прошибает насквозь, словно пробку выбивает, когда милость Божия вновь осеняет меня и вдохновляет. Но почему же и как теряется эта связь со временем? Где я допускаю ошибку? Почему не всего себя отдаю до конца в волю Бога? Зачем же пытаюсь оставить себе себя? Ведь от самого себя только страдаю.

 Пока человек кроток и смирен и не имеет претензий на жизнь, живёт в стороне да по-тихому выживает, слов лишних не говорит, то всех устраивает. А как только проявит такой хоть намёк на что-то, на какое-то личное желание или стремление, на малую песчинку взор свой положит, так сразу же станет неудобен и гоним.

 Цифры, по сути, — это ведь те же слова; но разве познание словами, а не цифрами, чего-то абстрактного — не более сложное занятие? Ведь отсутствует та необходимая точность, где нет законов и правил и изначальных данных, на которых выстраивается исчисление; где есть только абсолютная свобода разума бороздить миры и систематизировать, анализировать тонны данных, находить и выстраивать некие фундаментальные закономерности и взаимосвязи, а затем проверять их на прочность снова и снова, пытаться проникать в суть вещей и понимать истоки происходящего. И даже беспричинность как незнание ставится в форме своеобразного ответа, что позволяет, например, поразмышлять о том, в чём математика обнаруживает собственное ограничение и утверждает невозможность, а неверные ответы наравне с верными ставятся в один ряд, чтобы разглядеть их общее значение и устройство чего-то более сложного.

 Мне прельщает одна мысль, хотя ранее это имело обратный эффект: С недавних пор я понял, что математика, в которой я всегда был слаб, является лишь одним из инструментов познания этого мира, который высчитывает всякое абстрактное с некоторой точностью, что кажется, вроде бы, неплохим и полезным инструментом — и для того-то этот аппарат и пытаются выработать у людей в школах и далее в институтах, потому что, не овладев цифрами и формулами, вероятность того, что человек выработает свой собственный, не менее уступающий по своему величию инструмент познания мира, весьма низка, и что в итоге не угодно миру, ведь такой человек будет казаться не у дел: он не сможет давать миру какие-нибудь ответы, не сможет быть полноценным работником на человечество, особенно в современном мире, и ценность его будет стремиться к нулю. Вряд ли можно математикой говорить о тонком, возвышенном, а словами говорить, к примеру, об интегралах в криволинейной плоскости, но тем не менее моё воззрение, которое я выраб

 Я бы хотел посмотреть, как, в отношении сказавшего, “правила существуют, чтобы их нарушать”, нарушили бы, например, правило “не укради” или того хуже. Но нет, я не желаю никому ничего плохого. Это простой вывод, что люди сами создают себе поводы для пренебрежения справедливостью, а значит, равенством для всех в одной и той же мере. Подобными высказываниями и призывами отстаиваются только личные интересы, и только из подобного возникает сопротивление и попытка творить самосуды. Кому бы понравилось, если бы каждый творил то, что хотел бы, невзирая ни на что? И в каком мире бы мы тогда жили? И жили бы вообще? Даже у аборигенов есть правила, которым вынуждена повиноваться община, — и, нарушив их, уже изгой остаётся один на один со своим внутренним протестом. Доволен ли он достигнутым результатом? Чего он добился? Способен ли он выжить в одиночку? Считает ли он теперь себя преобразователем мира сего?

 Я боюсь, что меня познают, и тогда я перестану существовать... В действительности же всё будет наоборот: я начну существовать и приумножу своё существование! Правда, мне этого не хочется, и скорее — существовать вообще. Страх перед познанием меня другими выдаёт мой секрет, который я бы хотел всеми силами умалчивать, и потому желаю не быть, исчезнуть, чтобы это было никому неведомо, словно этого и не было в моей жизни — не было меня самого. Меня гонит в могилу чувство стыда за собственную жизнь, и потому я стал таиться и быть ничем, чтобы всё обходило меня стороной, ведь я, наивный, полагаю, что ломится ко мне весь мир. И в то же время это размышление не наивно, покуда я есть в этом мире и я буду являться предметом наблюдения и чужого опыта. Это вовлечение меня в мир обязательно, иначе в этом бессмыслии, что мы называем жизнью, происходили бы вещи ещё менее понятные и нужные или притягательные. Мы своим существованием втянуты в каторгу наделения смыслом вещей, которые так же сами по се

 Чувство скорби, однако, мне видится скорее подавленным чувством страха; это безысходное ощущение, которое встаёт на колени перед неизбежным. Мы, может, и проявляем некое сочувствие и горечь утраты, что вполне также смешано и с обычными бытовыми значениями, но всё же в первую очередь мы выражаем свою беспомощность, как единственно верный и известный с младенчества инструмент, который мы можем использовать в битве за жизнь перед собственной кончиной. Скорее мы скорбим о собственной смерти, как о просительном прощении, чтобы жить.

 Лучше всё же говорить и думать о Боге, чем о смерти, — никак не удаётся себе до конца уяснить. Смерть утомляет, в то время как Бог придаёт сил. Первое — это предвестник второго. Бог абсолютно выше смерти, хотя она напрямую Его не касается, по крайней мере, мне так кажется. Бог и смерть для меня — взаимоисключающие и взаимодополняющие вещи одновременно, как бы странно это ни звучало. Мне кажется это одновременно важным, хотя, как уже и сказал, Бога в уме и в сердце должно быть больше, чем смерти. Это — конечная остановка на выбор; но, в случае со смертью, сложно сказать, что это решение на выбор. С Богом же всё определено нашей искренностью и волей соединиться с Его волей — и вообще принять Его волю, — чтобы облегчить во много раз свою жизнь и наполнить её тем, что будет живо и после смерти. Стремиться к этому было бы нужным шагом; но как выжать из себя больше, если мысль о Боге не доставляет радости (ведь все силы забирает смерть)? Это — стремление личностное, и оно всегда будет отним

 Сознание — это самоподобная субматериальная абстракция.

 От принятых решений в нашей голове значительно меняется отношение к жизни и её проживание в целом, то есть меняется восприятие и, следовательно, интерпретация получаемого опыта, что являет собой новый или иной результат для интерпретатора. Попытка изведать различные результаты — признак гибкого и сильного или слабого и недалёкого, но в одинаковых случаях живого ума. Желание изменить итог — это приспособление для выживания.

 Кто лишил себя чувства страха, тот не только, казалось бы, силён и храбр, но тот также ещё и, скорее всего, мёртв. Живут только трусы — те, кто знает чувство страха, потому что они будут пытаться выжить любой ценой.

 Ничто не делает человека столь уродливым, как гордость.

 Я проживаю уже долгое время в безразличии, хотя это не значит, что я несчастлив или не пытаюсь найти что-то оживляющее меня изнутри. Просто мне давно кажется, что изжил себя... и всё мне чувствуется пресным, а все ответы найденными, а других вопросов в мире не существует. Оказалось, что всё имеет предел, даже этот бесконечный мир.

 Нужно быть достаточно отстранённым, чтобы иметь наиболее беспристрастный взгляд на вещи.

 Невозможно быть кем-то.

 Говоря об образе и подобии, можно понимать не только то, что наше представление о Божественном образно и нам доступно к пониманию лишь Его подобие, но также нужно сказать, что каждый из нас является лишь образом и подобием относительно друг друга, поскольку наше знание о самих себе так же, а может быть, даже и ещё менее понятно. То есть в итоге мы являемся для кого-то образом и подобием чего-то, и каждый вкладывает в это “чего-то” своё субъективное. Говоря же о Боге, то мы подразумеваем уже нечто вполне конкретное и обнаруживаем Его проявление, а именно, насколько Обожествлён тот или иной человек. Подобие и образ этот является для нас примерным значением, потому что нам в какой-то степени доступна, вероятно, просто громадная, если не бесконечная, возможность расширять понимание этого образа и подобия с последующим его воплощением. Делать же человеку из себя образ и подобие чего-то не Божественного сознательно кажется мне неуместной и нелепой глупостью, ибо что из себя может представит

 Я сделал притворно невинный вид, будто бы я совершил ошибку не нарочно, словно я научился предвидеть последствия. Но ведь это очередное заблуждение: любые действия являются не только правильными решениями, которые мы, кажется, принимаем, но также являются и ошибочными, фатальными.

 Замкнутое, чуть продолговатое пространство со стенами схожее с комнатой. Посреди пустота. Вместо пола вода. Слышны разные звуки, внушающие неизвестное чувство пугливости и безысходности: звук падения капли в воду, а также какой-то непонятный глухой шум, стоящий фоном, и нечто, установленное посреди и сверху, — маячит и наполняет эту комнату своими махами. Всё это кажется иллюзорным, искусственным, ненастоящим, в каком-то смысле пластиковым, а внимание часто акцентируется на углах комнаты. По краям стен, в их низах, кажется, есть нечто схожее на выступы плинтусов, или их нет вовсе. Это пространство, кажется, не имеет дверей и окон, но нечто, может быть, приоткрывается, а света почти нет. Внезапно появляется пугающий силуэт затенённого шумом бюста, но не понятно, что он хочет передать; он страшит и кажется внеземным. Всё это только ощущения новорожденного, который запомнил какие-то фрагменты из промежутка своей жизни, когда он ещё не умел ни ходить, ни говорить. Это — видение мира и пог

 Самый коварный враг — это минуты отчаяния, ведь именно они отдаляют нас от Бога. Но как только мы переживаем эти минуты отчаяния, которые, как нам кажется, тянутся порой целую вечность, нам открывается действительное — то самое, безмерное, вечное, что позволяет оценить эти невообразимые пространства времени и естественные ощущения полноценности, гармонии, восполнения, преображения.

 Отчаяние — это карусель уродства в призрачном тумане.

 Чтобы вас поняли, нужно многое сказать.

 Каждый верит во что-то своё, особенное и уникальное, часто связывая это с самим собой, находя в этом своё продолжение. Мне забавны чужие истины, как, видимо, и забавен кому-то со своей истиной и я сам. Кто-то, например, считает, что музыка должна быть именно таковой, какой он её себе слышит и понимает, так же как и кто-то считает, что материнство должно быть таковым, а не иным, или что человек вообще должен быть именно таков, а не инаков, и неважно, на что падает это видение и на чём расставляются акценты. В любом случае этот “кто-либо” описывает свой внутренний микромир и именно от него отталкивается в описании того, что пытается понять или объяснить. Вся жизнь наполнена живыми существами со своими фетишами, культами, кумирами, табу, чувствами долга и тому подобное. Толчок же всех этих процессов часто безоснователен, он всегда и в любой момент может рухнуть и исчезнуть под натиском различных обстоятельств. Всё же остальное, что мне кажется забавным, просто притворство, цирк стереотип

 Мне стало абсолютно всё равно. Не знаю, хотел ли я этого, но мне не по силам оценить последствия. Мне кажется, что теперь любое моё действие — судьбоносное. Ранее же мне казалось, что от моего какого-то личного выбора я получил бы какой-то иной результат, кажущийся мне ясным и именно таковым, каковым я его себе представлял. Неужели я действительно верил в это? Неужели я действительно полагал, что, думая о чём-то и примеряя жизнь на себе, я бы смог чего-то избежать или обрести существенно иного? Известная цитата гласит: “Куда бы мы не двигались, мы берём с собой себя”. Нет смысла пытаться прятаться от судьбы, но мне было бы противно видеть себя оборзевшим от жизни; это явно не то, чем бы я хотел стать. Я проклинаю свою зависимость от общества и все эти мирские дела. И вообще, жизнь — одна сплошная ошибка. Но чтобы внести ясность, я просто хочу подчеркнуть, что я не испытываю ненависти к людям, но я испытываю некую боль и отвращение к бытию вообще, со всем, что оно в себе несёт. Почему

 Для того, чтобы произошла несправедливость, не нужно никаких причин. Достаточно даже кому-то поверить в то, что он вершит справедливость.